Федосьев спрятал фотографии и разложил донесения по папкам. «Что ж еще надо было сегодня сделать?.. Да, то несчастное дело… Петр Богданович должен был еще поискать». Он надавил пуговицу звонка и приказал появившемуся из-за двойной двери курьеру позвать секретаря. Через минуту в кабинет вошел мягкой походкой, не на цыпочках, но совсем как будто на цыпочках, плотный невысокий почтительный чиновник средних лет с огромным университетским значком на груди. «Этот уж наверное знает о моей отставке, — решил Федосьев, взглянув на бегающие глаза секретаря. На хитреньком лице, впрочем, ничего нельзя было прочесть, кроме полной готовности к услугам. — Вот и этот опричник, — подумал Федосьев. По его суждению, Петр Богданович был не злой человек, не слишком образованный, очень любивший женщин, порою немного выпивавший. — И взяток, кажется, не берет… Зачем только он носит этот аршинный значок, кому, в самом деле, интересно, что он учился в университете?.. Да, конечно, уже знает… Ну, он и с Дебеном поладит, и с Горяиновым».

— Петр Богданович, вы навели последнюю справку о дактилоскопическом снимке?

— Навел, Сергей Васильевич, и имею маленький сюрприз, — сказал секретарь. — Если хотите, даже не маленький, а большой.

Его лицо расплылось при конце фразы в радостную, приятную улыбку. Федосьев знал, что эта улыбка нисколько не притворная, но автоматическая, связанная у Петра Богдановича с концом любой фразы, независимо от ее содержания. «Звезд с неба не хватает наш опричник… Моей отставке он едва ли рад, но и не слишком огорчен…» И тон, и выражение лица секретаря показывали, что он знать ничего не знает об отставке Сергея Васильевича, а если что и слышал, то это не мешает ему совершенно так же почитать и любить Сергея Васильевича, как раньше.

— В чем дело?

— Снимка, тождественного с тем, что вы мне дали, за литерой В, — пояснил секретарь, мельком с любопытством взглянув на Федосьева (его, видимо, интересовала эта литера), — и в регистрационном отделе не оказалось. Я и в восьмом делопроизводстве справлялся, и в сыскное опять ездил, и в охранное, нет нигде.

— Так в чем же сюрприз?

— Сюрприз в том, что ваше предположение, Сергей Васильевич, оказалось и на этот раз правильным. Вы мне заодно приказали узнать, не соответствует ли тот отпечаток, что остался на бутылке, кому-либо из людей, производивших дознание. Я съездил на Офицерскую и выяснил: так и есть! Рука околоточного Шаврова, Сергей Васильевич!

Федосьев вдруг залился несвойственным ему веселым смехом.

— Не может быть!

— Рука Шаврова, никаких сомнений… Эти подлецы еще сто лет будут производить дознание, и так их и не научишь, что ничего трогать нельзя. Да, околоточный тронул бутылку. Я лично его допросил, и он, каналья, сознался, что, может, и вправду тронул.

— Так околоточный? — проговорил сквозь смех Федосьев. — Вот тебе и дактилоскопия!

— Он самый, Сергей Васильевич, уж я его, бестию, как следует отчитал, — сказал, радостно улыбаясь, секретарь.

— Я так и думал, — проговорил Федосьев. — Торжество науки, а? Последнее слово… А следователь-то… — Он опять залился смехом. — Либеральный Николай Петрович Яценко, а?

— В калошу сел Яценко, это верно. Ему первым делом бы надо об этом подумать — не полиция ли?

— Да ведь и нам… И нам не сразу пришло в голову!

— Вам, однако, пришло, Сергей Васильевич… Нет, что ни говори, отстали мы от Европы.

— А почем вы знаете, верно, и в Европе так. И то сказать, как производить дознание, ни к чему не прикасаясь? Они не духи… Не духи же они… Вы взяли оба снимка?

— Взял. Заключение эксперта: совершенно тождественны.

— Так, так, так… Ну, хорошо, — сказал, перестав наконец смеяться, Федосьев. — Больше ничего?

— Сергей Васильевич, меня все в счетном отделе спрашивают, как выписывать жалованье Брюнетки?

— Брюнетки? — переспросил Федосьев и задумался. — Об этом я, вероятно, завтра скажу.

— Слушаю-с. Не буду вам мешать.

Петр Богданович вышел, сияя счастливой улыбкой. Федосьев в раздумье взялся было за ручку телефонного аппарата и остановился в нерешительности.

«Если попросить Яценко приехать ко мне, он, пожалуй, вломится в амбицию. Независимость суда… Судебные уставы… Недопустимое вмешательство административных властей, — устало подумал он. Федосьев мысленно заключал в кавычки все такие слова. — Ну, что ж, поедем к нему…»

Он снова позвонил и приказал подать автомобиль.

VII

В этот поздний час в здании суда уже было пустовато и скучно. Не снимая шубы, не спрашивая о следователе, стараясь не обращать на себя внимание, Федосьев поднялся по лестнице и столкнулся с Кременецким, который выходил из коридора с Фоминым, оживленно с ним разговаривая. Семен Исидорович значительно толкнул в бок Фомина и раскланялся с Федосьевым — они были знакомы по разным ходатайствам Кременецкого за подзащитных. Фомин тоже с достоинством поклонился, оглядываясь по сторонам. Столкнулись они так близко, что Семен Исидорович счел недостаточным ограничиться поклоном. Знакомство с Федосьевым было и лестное, и вместе чуть-чуть неудобное. Его знали все выдающиеся адвокаты; близкое знакомство с ним было бы невозможным, однако совершенно не знать Федосьева тоже было бы неприятно Семену Исидоровичу.

— В наших палестинах? — подняв с улыбкой брови, спросил Кременецкий, не говоря ни «вы», ни «ваше превосходительство», как он не говорил ни «вы», ни «ты» своему кучеру. Семен Исидорович, впрочем, тотчас пожалел, что употребил слова «наши Палестины» — в связи с его еврейским происхождением они могли подать повод к шутке.

— Как видите… Ведь кабинет прокурора палаты там, дальше?

— Прямо, прямо, вон там…

— Благодарю вас… Мое почтение, — сказал, учтиво кланяясь, Федосьев и направился в указанном ему направлении.

— Говорят, конченый мужчина, — радостно заметил вполголоса Семен Исидорович. — Может теперь на воды ехать, мемуары писать.

— Il est fichu! [44] Я из верного источника знаю: мне вчера вечером сообщили у графини Геденбург… Elle est bien rensejgnee [45] , — сказал Фомин; при виде сановника он как-то бессознательно заговорил по-французски.

— А все-таки, что ни говори, выдающийся человек.

— Ma foi, oui… Еще бы, — перевел Фомин, вспомнив, что Сема не любит его французских словечек.

— Я очень рад, что эта клика останется без него. Все мыслящее вздохнет свободнее…

— Ваше превосходительство ко мне по делу Фишера? — спросил Яценко, с некоторой тревогой встретивший нежданного гостя.

— Да, по этому делу… Вы разрешите курить? — спросил Федосьев, зажигая спичку.

— Сделайте одолжение. — Яценко пододвинул пепельницу. — Должен, однако, сказать вашему превосходительству, что со вчерашнего дня это дело меня больше не касается. Следствие закончено, и я уже отослал производство товарищу прокурора Артамонову.

Федосьев, не закурив, опустил руку с зажженной спичкой.

— Вот как? Уже отослали? — с досадой в голосе спросил он. — Я думал, вы меня предупредите.

— Отослал, — повторил сухо Яценко, сразу раздражившись от предположения, что он должен был предупредить Федосьева. — Последний допрос обвиняемого дал возможность установить весьма важный факт: связь Загряцкого с госпожой Фишер. Загряцкий сам признался в этой связи, и очная ставка, можно сказать, подтвердила его признание. Вашему превосходительству, конечно, ясно значение этого факта? Без него обвинение висело в воздухе, теперь оно стоит твердо.

— Стоит твердо? — неопределенным тоном повторил Федосьев.

— Так точно. — Николай Петрович помолчал. — Признаюсь, мне и прежде были неясны мотивы того интереса, который ваше превосходительство проявляли к этому делу. Во всяком случае, теперь, если вы продолжаете им интересоваться, вам надлежит обратиться к товарищу прокурора Артамонову.